ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

Книга «Женщины Цезаря» рассказывает о том периоде жизни Цезаря и Рима, который отличается наличием большого количества древних источников. Это время известно историкам намного лучше, чем то, о котором шла речь в предыдущих книгах этой же серии.

Только богатство исторического материала позволило мне более подробно остановиться на роли женщин в жизни римской знати, поскольку большая часть памятных событий шестидесятых годов до Рождества Христова происходила в самом городе Риме. «Женщины Цезаря» — роман о женщинах, политике и в меньшей степени — о войне. Я благодарна судьбе и историкам за появившуюся у меня возможность поговорить о женщинах подробнее, чем в других книгах. В особенности потому, что в дальнейшем я вынуждена буду возвратиться к деяниям мужчин в самых отдаленных от Рима уголках тогдашнего обитаемого мира. Фактически о знатных женщинах Рима известно немногое. Все сделанные мною допущения основаны на тщательном исследовании имеющихся источников. Многие события подтверждены документально, включая жемчужину Сервилии и ее любовную записку Цезарю в тот судьбоносный день 5 декабря в Сенате, хотя о содержании письма мы знаем лишь одно: когда Катон прочел его, оно вызвало у него отвращение.

Некоторые читатели могут быть разочарованы описанием Цицерона, но я придерживалась мнений тех лет, когда он жил и творил, а не современных нам оценок достоинств Цицерона как литератора и политика. Факт остается фактом: отношение к Цицерону его современников отнюдь не льстило ему, в отличие от оценки его наследия позднейшими почитателями.

Эти заметки — вовсе не материал для ученой диссертации и уж конечно не способ защитить мою интерпретацию событий. Однако я совершила одно ужасное прегрешение против истории, которое необходимо обсудить: в романе я утверждаю, что суд над Гаем Рабирием состоялся после 5 декабря 63 г. до P. X. И это — несмотря на личное свидетельство Цицерона в письме Аттику (II–I), написанном из Рима в июне 60 г. до P. X. В этом письме Цицерон, выполняя просьбу Аттика (который, вероятно, занимался публикацией Цицероновых текстов), перечисляет речи, которые он произнес, будучи консулом.

Цицерон называет свою речь в защиту Гая Рабирия четвертой в своем консульском году. По-видимому, он произнес ее задолго до раскрытия заговора Катилины. И на основании этого указания позднейшие историки и биографы — Плутарх, Светоний, Кассий Дион и другие — все ставят суд над Рабирием перед заговором Катилины, что сводит дело Рабирия к банальности, глупости. Единственный близкий современник, Саллюстий, и вовсе не упоминает Рабирия. Несколько писем Цицерона, написанных во время его консульства, послужили бы для нас убедительным аргументом. Но у нас нет таких писем. Ссылка у Аттика (II–I) сделана почти три года спустя и весьма бегло. Там также написано, что Публий Клодий травил Цицерона, угрожая ему обвинением за казнь римских граждан без суда.

Мне бы хотелось сказать, что я верю Цицерону, но я ему не верю. Особенно когда он пишет, размышляя о событиях, которые сильно повлияли на него и его dignitas. Как все политики и юристы с рождения мира и до тех пор, пока стоит мир, Цицерон был мастером в искусстве манипуляции фактами, позволяющей ему выставить себя в выгодном свете. Сколько ни читаешь pro Rabirio perduellionis, невозможно найти конкретное указание на то, что же происходило в действительности, не говоря уже о том, когда это случилось. Кроме того, ситуация осложняется двумя факторами. Во-первых, в сохранившейся речи имеются пропуски; во-вторых, нет ясности, сколько слушаний было на самом деле.

Несмотря на протесты Цицерона, сохранившиеся в других источниках, речь pro Rabirio нельзя назвать великой речью. Если читать ее после речей Цицерона о Катилине, она выглядит бледно. Для Цицерона завершить собрание его консульских речей речью pro Rabirio — значит, признать перед всем Римом, что суд над Рабирием послужил для нашего Марка Туллия страшным намеком: ни один человек, который казнил римских граждан без суда, не защищен от возмездия по закону. Когда Цицерон писал Аттику в июне 60 г. до P. X., бывший консул уже начинал жить в страхе перед Публием Клодием и его обвинением. Речи Цицерона-консула выглядели бы в издании Аттика намного лучше, если бы они заканчивались четырьмя блестящими выступлениями против Катилины. Память людская коротка. Никто не знал этого лучше, чем Цицерон, который рассчитывал на это каждый раз, когда защищал в суде негодяя. Все его труды, предпринятые после года консульства, показывают, что Цицерон был намерен продемонстрировать современникам и потомкам лишь одно: да, его действия против Катилины воистину спасли Республику; он, Цицерон, действительно является спасителем отечества. Таким образом, я вправе считать, что Цицерон переставил местами речи 63 года до P. X., чтобы похоронить дело Рабирия в относительной безвестности и тем самым попытаться сделать так, чтобы неудачная защита Рабирия не затмила блеска его борьбы с Катилиной и не выставила на первый план незаконные казни, которые были совершены пятого декабря.

Есть люди, которые очень не любят, когда романизируют историю. Однако как способ исторического исследования роман может быть полезен — при условии, что автор тщательно ознакомился с реалиями того периода, о котором он пишет. Возможно, Гринидж значительно превосходит меня в изучении римских законов времен Цицерона. Я не могу соревноваться с Лили Росс Тейлор в знании правил голосования в комициях Римской Республики. Однако я проделала собственную научную работу. Тринадцать лет до начала написания первой книги цикла — «Первый Человек в Риме» — и до сих пор, без перерыва (что иногда приводит меня к желанию переписать первые книги заново), я вела и веду исследования в одном и том же направлении, перечитывая все касающееся моей темы, от древних источников до работ современных ученых. Я делаю собственные выводы, вместе с тем не игнорируя мнения, содержащиеся в современных трудах.

Обычно романист работает, исходя из простых предпосылок: чтобы сюжет был понятен читателю. Это не так легко. Характеры всех исторических персонажей должны быть правдивыми — как с точки зрения истории, так и с точки зрения психологии. Например, ни в одном из древних источников Цезарь не упоминается как человек с причудами, несмотря на щегольские каймы на длинных рукавах его туники, которые он носил в молодости. О нем пишут как о человеке, который всегда поступает крайне разумно и обоснованно. Суд над Рабирием отдает если не капризом, то, по крайней мере, чистым озорством со стороны Цезаря. Кроме того, это говорит о его проницательности, особенно если он устроил суд над Рабирием для того, чтобы предупредить Цицерона, куда senatus consultum ultimum может завести старшего консула и Сенат. Некоторые ученые полагают, что это своеобразное предупреждение прозвучало еще до того, как случился мятеж Катилины, и были казнены без суда римские граждане. Я не согласна с такой точкой зрения. Цезарь являлся гением — да, но все же он не был наделен такого рода предвидением. Сперва он ждал событий, а потом действовал.

Проблема заключается в том, что наши интерпретации исторических событий склонны искажаться вследствие нашего знания о том, что произойдет после. Глядя на прошлое из будущего, мы знаем то, чего люди, действующие в данный момент, знать не могут. Мы ведь видим, как современные политики слепо бросаются от одного решения к другому, даже после хорошего совета и самокритичного анализа своих действий. Великие государственные деятели обладают предусмотрительностью, но даже самый великий из них не может видеть будущее так, как на это претендует провидец. Действительно, средний политик зрит не дальше следующих выборов. Особенно справедливо это утверждение по отношению к политикам поздней Римской Республики. Они жили в атмосфере постоянных войн, у них имелся только один год, за который они должны были успеть что-то совершить, чтобы быть замеченными. Они подвергались внезапным репрессиям со стороны своих политических противников, а отсутствие полноценных политических партий не давало возможности строить даже краткосрочные планы. Отдельные политики пытались планировать на годы вперед, но зачастую их собственные сторонники выступали против того, что казалось им узурпацией прав и идей других людей.